Авуалон

Джульетта вроде бы ела, но ей приходилось напоминать себе, что ложку надо донести от тарелки до рта, что бы пища поступила в организм. Но иногда она словно задумывалась о чем-то, и тогда рука застывала на полпути, будто забывала, что делала. Вкуса пищи она тоже не ощущала, жевала, как вату. Но ела, зная, что надо. Ела, пока не почувствовала дурноту, хотя еды в тарелке стало меньше лишь на треть. Ни на кого вокруг княжна тоже старалась не смотреть, ни сочувствия, ни жалости, ни любопытства она бы сейчас не вынесла. А ей нужны были силы, что бы рассказать Шину, рассказать все...

Дверь комнаты закрылась. Шинтра сел на кровать и сказал:

-Я слушаю тебя, Джул.

Княжна же подошла к окну и невидящим взглядом уставилась в опустившуюся темень. Она собиралась с силами. Рассказать все - означало пережить все заново, еще раз испытать все минута за минутой. Но она должна была сделать это. Должна была. Ради Шинтры. Ради их семьи. Ради будущего, что бы оно у них было. И пусть это было невыносимо, она сделала бы это десять, сто, тысячу раз, только бы ему стало легче. Только бы все исправить. Хотя у нее не было уверенности в том, что это получится и все не станет еще хуже. Но даже попытка, даже тень надежды на это стоила мук.
Она не повернулась к нему, когда начала говорить. Не потому что боялась посмотреть в глаза или стыдилась, а потому что не хотела, что бы он видел какую боль это ей причиняет. Не хотела, что бы ему было еще хуже, чем уже есть.
О боги, она бы отдала все, что бы ему не пришлось это слушать. Но иного выхода не было...

Она начала рассказывать с того момента, как очнулась в подземелье, обнаженная и привязанная на цепь, как собака. Как впервые увидела Тихого. Как он сказал ей, что за нее беременную Ваарлей заплатит гораздо больше. Как она сопротивлялась и не смогла...И он взял ее, а потом еще и еще раз. Голос срывался и переходит на сдавленный шепот, слова пробивались наружу через силу, сбиваясь. Она не вдавалась в подробности, стараясь смягчить все насколько это было возможно, но не утаивая ничего. О том, как и честь и гордость - все было раздавлено, и как и этого оказалось мало, и ее опоили чем-то. И она превратилась в похотливое существо, не способное управлять собственным телом. Жгучий стыд звучал в голосе, но она говорила. Лишь иногда останавливаясь, что бы перевести дыхание и набраться сил, что бы продолжить. Говорила, как стенала, жаждая чужих прикосновений телом, а в душе ненавидела себя и хотела умереть. Как молила о смерти, когда дурман прошел. И как боги не даровали ей такой милости. Пальцы непроизвольно обхватили запястье. Об этом она промолчала. Это ни к чему.
На какое-то время тишина повисла в комнате. А потом она продолжила, рассказывая, как обменяла его жизнь на свою покорность. Как Тихий принес ей доказательства. Она не сгущала красок, сказала, что Алузина заботилась о ранах, а Тихий не был жесток и не истязал ее физической болью. И что решил оставить ее для себя...

Она замолчала и замерла, покачиваясь из стороны в сторону, как тонкое деревце на ветру. А потом медленно развернулась и села на скамью у окна. Руки ее дрожали. А белое лицо в полутемной комнате было походе на лик призрака. Живыми и полными боли и ужаса были только ее глаза, в которых как в зеркале отражались все события, о которых она рассказывала. Они теперь смотрели на мужа, в немой мольбе простить, что она причина его мучений. Потом она продолжила, рассказав про пожар и попытку бегства, про то, как переменилась к ней ведьма, как Тихий жаждал обладать ею, но постепенно сам начал страдать от этого чувства, потому что силой всего не взять... И как он спас ей жизнь, ценой собственной, сцепившись с медведем. И как она не смогла бросить его истекать кровью и медленно умирать на снегу. И как все равно сбежала ночью в лес, полный зверья. И как он ее догнал и снова был готов умереть в битве с волками, давая ей шанс спастись. И как она остановила стаю. И об остальном. Как враги стали не врагами, как она узнала о них больше, как увидела в них людей, сильных, верных. Людей страдающих и даже лучших, чем многие добропорядочные. Как предсказала судьбу Алузина и как она решила остаться, что бы...что бы простить, что бы не ненавидеть, что бы подарить мир в душе. И не только ему, но и себе. И как Тихий решил, что вернет ее мужу, поняв, что без него ей не жить. Как обещал, что не тронет его. Ведь победить можно не только силой, но и хитростью, а он был достаточно умен для этого.

Джульетта остановилась и замолчала, помня о просьбе Тихого не жалеть о той ночи. И не говорить. Она и не жалела, но должна была сказать. Как сказать не говоря?

- Шин, он все отнял у тебя и у меня, но он все вернул. Исправил то, что исковеркал. И благодаря этому я не превратилась в комок дрожащей плоти, изувеченный и ненавидящий себя. Он поставил на мне клеймо, но он же его и убрал, исцелил. И расплатился за все собственной жизнью и знанием того, что я никогда не буду его. Он не был честным человеком, но со мной он был честен. И он любил. И я... Я простила. И не хочу помнить зла.

Княжна умолкла, сцепив тонкие пальцы. Она рассказала все. Почти все... Осталось еще одно, но ей словно не хватало дыхания, страх сковал ее изнутри. Потому что сейчас ей впервые было страшно за ту маленькую жизнь, что зародилась в ней, за его судьбу...

- Это еще не все, Шин. Я беременна. И это сын Тихого.

Лукавить было ни к чему, да она бы и не стала, не смогла бы его обманывать.
Ресницы дрогнули, зеленые глаза заглянули в желтые, ожидая приговора.